Любовь как ментальная привычка

Известно, что язык, будучи основным средством общения, обладает весьма ограниченными возможностями для выражения абстрактных мыслей. Так как внедрение отвлечённых понятий было так или иначе связано с письменностью, русский литературный язык с его нынешней грамматикой был сформирован искусственно просветителями 18 и 19 века, которые возможно подвергли структуру этой сигнальной системы ряду искажений.

Современным носителям языка, приобщённым к культурному наследию романов Тургенева, Толстого и Достоевского, с детства знакомо чувство национальной гордости за свой язык и его место в сокровищнице человеческой культуры. Тот, кто не отделяет свои внутренние монологи от себя самого, не замечает, что русский язык морфологически перегружен и громоздок, закованный в броню спряжений, он плохо подходит для отражения динамики мыслей.

Можно достичь большего успеха в передаче тонких ощущений, запечатлевая их в форме графических знаков, похожих на древние китайские иероглифы или рунические символы. Попробуйте изображать свои мысли и чувства в виде рисунков, а также при помощи мимики и жестов, и вам откроются новые горизонты. Знакомство же с языком Достоевского представляет собой мучительное испытание для зеркальных нейронов головного мозга в попытках постичь непостижимое, вникая в психотический сумбур внутреннего мира его героев. Однако творения этого выдающегося автора изучаются многими поколениями школьников как образцы высочайшего стиля.

Не смотря на то, что сама знаковая система не смогла бы существовать, если бы в ней не было общепринятых понятий, каждый член социума придаёт своим словам субъективное значение, связанное с личным опытом и индивидуальным кругом ассоциаций. Когда вы произносите слово “роза”, то видите единый образ розы, составленный из разных элементов в пластах вашей памяти, наложенных один на другой, как во сне. Когда вы говорите “любовь”, то имеете в виду своё собственное представление об этом чувстве, отражающем опыт непосредственных переживаний, а также круг ваших виртуальных ассоциаций, сформированных литературой и кино.

И говорящий, и слушатель оперируют своими собственными наборами значений, исключающих возможность глубинного понимания друг друга. Каждый слышит в словах другого только то, что не выходит за рамки его собственных представлений.

Это короткое предисловие необходимо для понимания того, что смысл любого выражения, включая поставленное в заголовок этой статьи заявление о природе любви – подразумевает субъективность оценок. Говоря о любви вслух, каждый имеет что-то абсолютно личное в виду, автоматически приписывая этому представлению универсальное значение.

Каждое слово языка является как бы этикеткой, которую можно приклеить к чему угодно, тем самым причислив явление к тому или иному разряду. Вербальное мышление представляет собой механизм по наклеиванию этикеток. В современной культуре есть несколько наиболее популярных понятий-трафаретов, готовых прилипнуть к чему угодно из-за широты включённых в них понятий. Как раз к этому разряду шаблонов и принадлежит понятие любви. Люди склонны именовать любовью все, что угодно, так или иначе касающееся сферы личных переживаний и взаимоотношений.

Это могут быть чувства влечения, страстной нежности, благоговения, благодарности и восхищения, а также чувства похоти, собственничества, зависимости, уязвлённого самолюбия, ненависти, ревности и страха одиночества. Смутно противоречивые, бессознательные вибрации, похожие на радужные разводья бензина в воде ручья, струятся в эмоциональном теле человека, переходя друг в друга. Уму необходимо найти наименование тому, что заполняет неподвластный ему мир чувств, и он говорит о любви.
Ложность этого пафоса в процессе романтизации переживаний легко обнаружить, если обратить внимание на феномен избирательности любви. Почему именно этот субъект достоин внимания, а не другой? Почему один ребёнок заслуживает заботы, а другой нет?

Переживание вспышек экстаза получает в личной истории наименование любви, так как представляется наблюдателю результатом взаимодействия с другими людьми. Для любви необходимо наличие хотя бы двух действующих лиц. В случае артикулируемой любви к самому себе, один сегмент личности оценивает достоинства другого сегмента, подобно кошке, играющей со своим хвостом и воображающей погоню за мышкой.

В повседневной жизни любовью чаще всего называют чувство привязанности во всех его формах, основанное на зависимости, самовнушении и ментальной привычке.

Возвращаясь в мыслях к поре юности – эмоционально интенсивному периоду жизни, можно без труда припомнить пережитое загадочное состояние влюблённости, когда накал страсти и трепета возрастал по мере удаления от объекта обожания и сходил на нет в непосредственной близости от него.

Это было похоже на попытки небесного тела приблизиться к солнцу. Сокращение дистанции всегда порождало равновеликое противодействие и отталкивание. Подойдя к своему кумиру вплотную, юное существо становилось тупо и немо, теряя все свои бурные чувства за исключением ощущения тривиального магнетизма к физическому телу другого. Притяжение к идолу как физическому объекту было сопряжено одновременно с отторжением и потребностью удаления от него, находя своё искреннее выражение в равнодушии после мгновений близости. Уединение и удалённость от объекта страсти порождали новые всплески умозрительного обожания и новые импульсы для сближения.

Социально приемлемые нормы близких взаимоотношений осуждают непостоянство, заставляя партнёров бессознательно прибегать к психологическому насилию над собой в форме самовнушения, сглаживающего эффект отталкивания. Под самовнушением я имею в виду искусственное рекреацию переживаний экстаза и гармонии – и закрепление их в сознании как атрибутов любви к другому.
Причём источником приятных переживаний становится не сам объект любви, а его образ, созданный воображением. Если мы влюблены, то влюблены не в человека, а в его образ, после множества преломлений запечатлённый на сетчатке нашего сознания, обожая и ненавидя продукт своего собственного творчества. Для написания сонетов и пения серенад влюблённый должен быть якобы силой внешних обстоятельств быть удалён от своей Лауры.

Интересно и то, что в основе чувства привязанности часто лежит не влечение к другому как вместилищу духа или телу, а влечение к сопутствующим близости факторам. То есть влюблённый наслаждается не присутствием другого существа, индивидуальность которого всегда враждебна его собственной индивидуальности, он наслаждается тем, что эта близость может ему дать.

Такова зависимость от ласки, внимания и заботы, которые мы даём и получаем, или удовольствие от короткого сближения с физической оболочкой другого. После того, как наши потребности утолены, мы уходим, чтобы вновь любить наших близких в фантастических лабиринтах нашего “я”.