Малышка на миллион

Мой ум, как и ум всякого обычного человека, оправдывая теорию Дарвина, очень схож с обезьяной – верещащей и прыгающей с места на место. Все время забегая вперед и возвращаясь назад, он не способен проникнуться экзистенциальной сущностью текущего момента. Поэтому если я, как носитель разума, и вижу окружающее, то как бы сквозь солнцезащитные очки или сквозь стену густого, как в бане, пара, из которого более или менее отчетливо выступают только отдельные объекты.

Опустив глаза вниз при ходьбе и наблюдая за движением своих ног, на несколько мгновений можно испытать состояние отделения от тела. Гораздо труднее отделиться от своих мыслей, так как даже при наличии иллюзорного ощущения полного безмыслия, процесс думания в глубинах разума все же не прекращается, приобретая образную форму и становясь похожим на сон.
Следовательно, усилием воли тормозится не мысль, а ее вербальное выражение. Ум подобен механизму, ведущему монологи моим голосом. За работой этой машины я завороженно наблюдаю, искренне полагая, что это и есть вся я.

Тело является тоже своего рода биологической машиной, наделенной отдельным интеллектом. Через интернет можно присутствовать при патологоанатомических вскрытиях в морге. Внутреннее строение человека отличается потрясающей целесообразностью, стройностью и упорядоченностью функций. Постановка медицинского диагноза вообще возможна только из-за сходства строения органов и психики людей. Изучив себя, будешь знать многое о других.

Самонаблюдения показывают, что автоматически накапливая опыт, мой ум постоянно сверяется с банком данных. Даже в состоянии полного покоя при отсутствии внутреннего монолога, ум занят сортировкой и обработкой информации, о чем свидетельствует возникновение всевозможных образов на внутреннем экране, похожих на радужные разводья. В отличие от сновидений, в этих видениях гораздо больше правдоподобия.
Нелепость сновидений могла бы объясняться тем, что в быстрых фазах мозг занят приведением в порядок своих библиотек и словарей, где из тысяч конкретных впечатлений формируются усредненные образы и представления. Например, во сне я узнаю кого бы то ни было не по внешнему облику, а по своей эмоциональной реакции, так как внешность и поведение людей приобретают совокупные или причудливо соединившиеся черты.

Если сделать усилие, чтобы не ускользать из текущего момента в воспоминание или предвкушение, не погружаться в архивы или планы, то обнаружишь невозможность думать в «здесь и сейчас», так как для возникновения мысли необходимо пространство движения между прошлым и будущим.
Чувство довольства и счастья или чувство упадка и несчастья часто являются у меня едва уловимым продолжением тех или иных мыслей, хотя я убеждена, что не в силах контролировать этот процесс. Переживание счастья и несчастья — не смотря на свой пафосный характер, вытекают из умственного вердикта, констатирующего факт следования программе или факт отклонения от нее, и связаны с целями, установками и невидимыми убеждениями, то есть жизненным сценарием.

Мысль – это процесс расщепления информационного потока на отдельные элементы. База данных, или память, хранит миллионы виртуальных слепков и тысячи искусственно сконструированных имиджей, но ни одного живого образца. Именно этим я, как человек, и отличаюсь от животных: денно и нощно роюсь в пыльных анналах своей памяти.

Вот я иду по аллее городского ботанического сада, и останавливаюсь у полуоблетевшего деревца с пояснительной табличкой. Вместо того, чтобы безмолвно любоваться гармонией красок и форм вокруг, спешу пополнить анналы. Теперь я знаю, как дерево называется, где оно произрастает и к какому семейству относится. Навряд ли мне придется когда-либо употребить эти знания, как и подавляющую часть того, что я читаю, вижу и слышу каждый день. Но акт предпочтения мертвой информации живой уже совершен. А нужно было просто разуться, пройти босиком через газон по сырой траве и обнять это деревце, вдохнуть его аромат, почувствовать шершавость его коры, отдавшись блаженству единения с ним.

Быть здесь и сейчас значит переместить свое внимание из головы в ту часть тела, где зарождаются «животные» чувства. Двигательный и эмоциональный центры человека гораздо быстрее и эффективней вербального. До головы, что называется, медленно доходит, тогда как истина на уровне чувств уже давно известна.

Для меня прелесть новых мест и экстремальных ситуаций заключается в познании мира через моменты истины, не поддающиеся планированию. Во время неординарной ситуации в памяти оказывается мало информации по теме, и машина, пытаясь быстро извлечь информацию из хранилища, зависает. Тогда-то я и вижу реальность такой, как она есть.

Вот оставив позади ботанический сад и здание университета, я выхожу на улицу призывно сияющих витрин и кафе.
Ловлю себя на мимолетном трепетном чувстве, распускающем свои лепестки в груди, но радость это или печаль, сожаление или тоска по ушедшему, трудно сказать.
Но каково бы ни было это чувство по своей природе, оно порождено сейчас фантомами прошлого, а также предвкушением потенциально возможного. Один только запах кофе, ванили или оберточной бумаги способны породить целую череду ассоциаций и связанных с ними чувств.
Память о том или ином чувственном удовольствии или страдании наслаивается на восприятие мной текущей реальности и видоизменяет его. Поэтому сентиментальность у некоторых человеческих экземпляров может соседствовать с черствостью, ориентирующейся на ригидный идеал. Например, человек может проливать слезы по поводу голодающих в Уганде, и демонстрировать бессердечие по отношению к тем, кто находится рядом.

Вам не приходило в голову, что наши многоквартирные дома являются по сути нагромождением бетонных камер или клеток, а супермаркеты похожи на кормушки для содержащихся в неволе животных, куда те являются, даже будучи сытыми, так как им больше некуда идти? Как и у многих других средних представителей человеческой расы и мучеников городской жизни, мои представления о свободе тривиальны. Чтобы живя в индустриальном обществе избавиться от его оков, человеку надо либо отказаться от своих насущных потребностей в еде, питье, одежде, ночлеге и средствах передвижения, либо превратиться волею случая из порабощаемого в поработителя, обретя вдруг высокий уровень экономической независимости. В потребительском обществе, где абсолютно все, включая любовные партнерские отношения, покупается и продается в прямом или завуалированном виде, представление среднего человека о свободе неразрывно связано с количеством денежных средств, находящихся в его распоряжении.

Гуляя по улицам Граца и Вены и чувствуя себя осенним листком, гонимым ветром, я пыталась воображать себя попавшей в царство неограниченной свободы владелицей миллионных состояний.
Путем легких усилий я входила в состояние измененного сознания, чтобы испытать чувство парения и свободы от условностей обыденной жизни.
Именно трагическая ограниченность существования каждого отдельного человека, прикованного к своему офису и автомобилю, к своему супругу и детям, к квартире в спальном районе – толкает на риск, асоциальные действия, эксперименты с алкоголем, наркотиками и другими веществами, раздвигающими границы восприятия.
Но состояние сознания изменяемо не только снаружи, но и изнутри.
Например, уровень нейромедиатора дофамина, служащего важной частью системы вознаграждения мозга, можно повысить, если выработать привычку возвращаться к определенным приятным мыслям и ощущениям. Этот механизм лежит в основе нейромедиаторной теории обсессий.

А в чем заключена разница между мигом истинного счастья и мигом воображаемого счастья, переживаемом как истинное? Если принять во внимание, что счастье человека зависит от его установок и является продуктом разума, то так ли уж велика разница между двумя разновидностями этого продукта? Грань между истинным и воображаемым, лежащим в пределах одного и того же разума, условна, и любое переживание счастья есть в достаточной мере воображаемый феномен.