Шарик и австрийская демократия
огда мне было шесть лет, наша семья переехала из провинциального Таласа в Бишкек. Благодаря настойчивости и умению ладить с людьми, матери с пятью детьми, удалось снять квартиру в доме истово православной старухи, по имени Стрельчиха. У нас подрастала забавная рыжая дворняга Шарик, которого пришлось посадить на цепь, как сторожевого пса. Вначале цепь была достаточно длинной, чтобы сторож мог обходить дозором весь двор. Но вскоре ее укоротили из-за фатальных перемен в характере собаки. Теперь Шарик не давал никому проходу и бросался даже на хозяйку, кормившую его остатками ужина. Бешеная ярость и злоба животного возрастали пропорционально уменьшению длины его цепи. После того, как привязь стала такой короткой, что позволяла Шарику лишь топтаться у своей будки и подходить к миске с пищей, бешеная раздражительность его достигла предела.
Когда он с налитыми кровью глазами и ощеренной мордой, брызжа слюной, кидался, чтобы вонзить клыки в плоть любого живого существа, трещали и рвались кожаные звенья его ошейника. Надо сказать, что пса, пока он подрастал, никто не обижал. Психоз Шарика был всего лишь реакцией на утерю им его свободы.
нтересно, что популярнейшим сюжетом в литературе и кино со времен Дюма всегда оставался побег героев из мест заключения. Документальные фильмы и сериалы о тюрьмах и тюремной жизни имеют огромное количество просмотров в интернете. Почему же тема лишения свободы волнует воображение и привлекает внимание читателей и зрителей? Тяжелейшим испытанием считается получить тюремный срок, а пожизненное заключение во многих смыслах выглядит более суровой карой, чем смертная казнь. Однако, только в минуты упадка и печали приходит сознание, что жизнь таких, как я, обычных людей, мало чем отличается от тюремного заточения. Именно ощущение личной несвободы побуждает нас узнавать о несвободе других, и в свидетельстве их мук за дверьми тюремных камер находить для себя утешение, как вытянувшим себе более счастливый билет.
олько ли внутреннее невротическое принуждение, связанное с ворохом обязательств, порождает у нас чувство несвободы? Из каких компонентов оно складывается? Прежде всего я осознаю, что являюсь узницей своего тела с его специфическими потребностями, от удовлетворения которых я завишу. Если бы мой организм мог питаться субстанциями воздуха, у меня бы не было живота, торса и половых органов. Я также являюсь узницей своей сущности с ее генетической программой. И моя физическая оболочка, имеющая свой собственный интеллект, и мой тип нервной системы, определяющий характер, а также мои раса и пол – все это, подобное расположению звезд на небе, должно быть принято мной, как данность.
вынуждена идти, а не прыгать или летать, как бы мне хотелось, подчиняясь закону гравитации. Являясь человеком, я должна жить в социуме и принимать правила игры, навязанной мне другими. Я оказываюсь годами прикованной к месту своего проживания, к членам семьи и коллективу, к соседям, с которыми мне приходится существовать бок о бок. Я опутана миллионом условностей и ментальных привычек, заточена в кочегарке своего разума, день и ночь подбрасывая топливо в жерло своей ментальной машины.
Как тигр в клетке, я заперта в своей крохотной дорогой квартирке с санузлом и австрийскими соседями по площадке, не отвечающими на приветствие. Когда мне нужно поесть, я отправляюсь за покупками в тот же магазин той же дорогой и беру не то, что хочется, а то что приходится.
Авторы книг по самосовершенствованию, наводнивших интернет, твердят, что вы многое можете изменить в своей жизни, если только захотите. В основе такой философии лежит идея, порожденная миром наживы и конкуренции, что богачи и знаменитости сделали себя таковыми сами, а миллионы нищих и простых – просто ленивы и глупы.
аличие безграничного количества возможностей в каждой точке жизненного пути является трагической иллюзией. Вполне вероятно, что существует лишь одна-единственная экзистенциальная возможность, и именно ей я следую, воображая себя наделенной свободой воли и выбора.
В Австрии вокруг моего социального “я” очерчен магический круг, который я не в силах разорвать, какие бы титанические усилия я к этому ни прилагала. И ни одна жизненная проблема на самом деле не поддается решению внутри этого заколдованного круга, так как для этого мне нужно перейти на более высокий уровень взаимодействия с реальностью, претерпев тотальную трансформацию, которая часто происходит как результат смертельной болезни, несчастного случая или другого крупного окказионального происшествия, как, например, получения наследства.
римечательной особенностью большинства людей является то, что они обо всем имеют собственное мнение, основанное на обрывочной информации, почерпнутой из случайных источников.
Когда австрийцы говорят со мной о России, они видят во мне не свидетеля, способного поделиться непосредственным опытом, а благоговейного слушателя, готового внимать их авторитетному мнению, заходит ли речь о намерениях Путина или об устройстве алтайской юрты.
Такое же равнодушие к свидетельствам непосредственного опыта демонстрируют мои родственники и друзья, проживающие на территории бывшего Союза, когда разговор заходит об Австрии и австрийцах, транслируя в приватной беседе тот образ Европы с ее отелями и лыжными курортами, с ее передовой медициной и исключительно эффективным способом хозяйствования, который сформировался у них на основе информации из газет и телевидения.
амым распространённым представлением наших людей об Австрии и ее экономически-политической системе является наличие повсюду порядка и стабильности. Это якобы и идеальная отлаженность государственного аппарата, и высшая социальная справедливость как воплощение прогресса западноевропейской демократии. Русские, как нация, являющиеся конгломератом десятков народов, совсем недавно оторвавшихся от природы и феодально-патриархального уклада жизни, видят в австрийской демократии образ незыблемости, подконтрольности, непогрешимости и структурно-функционального превосходства по сравнению с российской.
Многие из россиян страдают западоманией по типу «там хорошо, где нас нет», как следствием все непрекращающейся информационной войны между Востоком и Западом. У русских принято апеллировать к западноевропейским стандартам, как образцам для подражания, и критиковать все российское, начиная от системы выборов, и кончая творожными сырками, как явлениями и продуктами более низкого качества.
Когда я пытаюсь пожаловаться на свою жизнь в эмиграции, с ее привкусом ксенофобии и интеллектуальным вакуумом, знакомые из-за бугра утешают меня, заявляя, что в австрийском Тироле производят хорошие зимние ботинки, что Вена славится своими музеями и общественным транспортом, что страна в целом является передовой – с одной из самых эффективных систем социальной защиты в мире.
днако ни один человек до сих пор не обратился ко мне с вопросом, что я лично думаю об австрийской системе социальной защиты, под сенью которой я существую продолжительное время.
Мой непосредственный опыт человека, получавшего в течение ряда лет австрийскую социальную помощь и пособие по безработице, свидетельствует, что таковая является не чем иным, как способом утверждать разделение между ” низшими” и ” высшими” в европейском обществе.
Прежде всего аппарат социальной защиты населения состоит в тесных партнерских взаимоотношениях со службой занятости, хотя их сотрудничество не афишируется.
Каждый получатель соцпомощи дает обязательство информировать систему обо всех изменениях, производимых в их судьбе службой занятости. Такое апеллирование к свободе совести человека, находящегося на грани нищеты, является лишь уловкой, чтобы в результате искуса подвергнуть бедняка карательным мерам. В век компьютеризации, каждый чиновник видит, где, у кого, когда и сколько вы получили денег, если вы стоите на учете в бюро по трудоустройству или в социальном учреждении.
торое. Получателю пособия надо изначально избавиться от представления об абсолютной справедливости и непогрешимости системы, в работу которой он втянут. Так как данные в компьютеры служб соцзащиты и занятости вводят живые люди, вероятность ошибки никогда не исключена. Тот, кто не может по тем или иным причинам отстаивать свою точку зрения, вооружившись идеей, что система всегда права, рано или поздно пополнит ряды жертв этой системы. Ошибки происходят в согласии с главным правилом кристаллизации социальных пирамид: бедные становятся всегда беднее, а богатые богаче.
То есть всегда найдется способ отнять у тех, кто внизу, последний кусок – на основе любых рационализаций, чтобы пополнить содержимое карманов тех, кто вверху.
ретье. Тот, кто попал в сети социальной системы как неимущий, уже никогда не вырвется на свободу, добившись иного социального статуса. Сам механизм выплаты таких пособий, гарантирующих минимальные средства к существованию, наряду с жесткой конкуренцией за каждое рабочее место, когда год на шее у государства означает утерю всех квалификаций, становится ловушкой, способствующей постепенной потере человеком человеческого облика. Сидящий на пособии неизбежно опускается, принимая свое униженное положение, как должное, погружаясь в пучину изоляции и отсутствия какой-либо полезной деятельности. У него достаточно денег, чтобы выжить, но недостаточно денег, чтобы хоть что-то изменить. В подавляющем большинстве – это ходячий труп, то есть как бы живое человеческое существо, в котором угасли все надежды и устремления.
Мир – это игра света и тени, и оба этих начала, воплощающих представления о негативном и позитивном, имеют равное право на существование. Во всем присутствует некий скрытый порядок, функция которого обеспечить исполнение законов добра и зла.