Кот в чёрном ящике-7
Усатая бестия. Национальный вопрос
Мне снится заснеженный лес и узкая тропинка, по которой я бегу, слыша за спиной дыхание настигающего меня зверя. Я делаю усилие, чтобы проснуться. В комнате темно. На кухне пронзительно мяукает кот. Эти низкие звуки, полные тоски, походят на стон какого-то мистического существа, или на вопль мандрагоры – полурастения-полубестии, кричащей, когда её вырывают.
Ещё в полусне и не чувствуя веса своего тела, я поднимаюсь и выхожу в прихожую. Там я обуваю сапоги, беру в руки швабру и направляюсь в кухню. Уличный фонарь за окном скрипит и качается под порывами ветра, и на полу дрожат смутные тени. Из крана капает вода. В углу под столом светятся два круглых кошачьих глаза. Вот они вспыхивают ярче, и вой переходит в злобное шипение. Потом кот без промедления мощными ударами когтей атакует мои ботфорты, а затем, всё ещё шипя, отступает в темноту.
Мученики больших городов –люди верят в своё владычество над природой. Они дарят детям плюшевых медвежат, сюсюкают с собачками и кошками своих знакомых и посещают зоопарки, чтобы умиляться виду содержащихся там мутантов. Поедая мясо, люди не терпят вида скотобоен, и осуждают бытовое насилие по отношению к братьям нашим меньшим.
Чувство умиления повадками животных и желанием защищать их, как более слабых, порождается в человеке всё большим отдалением его от природы и от сознания тех, кто боролся в лесу или пустыне за выживание. Льву или крокодилу почти ничего не угрожает. Человек же, ничем не вооружённый, слабее и беззащитней даже домашней кошки.
В городской квартире-клетке кошка лишь терпит нас. Здесь она претендует на жизненное пространство человека и как зверь превосходит его по силе инстинктов, быстроте и ловкости, хотя и уступает в размерах. Будучи запертым в одну клетку с кошкой, вы скоро поймёте, что она коварна и злопамятна. Даже в высшем проявлении своей любви она остаётся хищником и прокравшись ночью, ложится к спящему хозяину пониже горла на грудь. За серией обманчивых плавных и ленивых движений её тела следуют молниеносные броски. Её зубы и когти приспособлены для убийства, для того, чтобы рвать на куски живую плоть.
Если понаблюдать, как кошка играет с мышью, или как стая львов в прериях загоняет быка, пожирая вырванные из его ляжек куски, пока он ещё чувствует боль и борется за жизнь, то можно прийти к выводу, что милосердие есть порождённое социумом понятие.
Кот и его агрессия пробудили во мне зверя. Минут двадцать я носились вслед за ним по квартире со шваброй, опрокидывая стулья. Мне хотелось убить это подлое животное, издающее дикие вопли и разбрызгивающее вокруг струи своих экскрементов, как скунс. Чувствуя, что дело плохо, кот наконец забился под ванную и там умолк.
На дальнейшее выяснение отношений с представителем породы у меня уже не оставалось времени, так как в этот день мне предстояло добраться до одной из московских редакций, на сотрудничество с которой я возлагала большие надежды.
Чтобы выйти к дальней остановке экспресса, мне нужно было пройти в сумраке морозного утра около километра лесом.
За ночь на палую листву пал лёгкий снежок, укрыв поляны белым покрывалом, и весь лес принял новый, торжественный вид. Уже светлел край неба, но прямо над моей головой ещё мерцала розовато-жемчужная звезда. Вокруг было тихо, только издали доносился едва различимый гул дороги.
Я размышляла о произошедшем накануне и о том, сколько ещё дней мне удастся продержаться на моём рабочем месте. Предсказуемость, защищённость и гарантии чего бы то ни было в жизни – это миф, туман, готовый каждый раз рассеяться под давлением обстоятельств. За всяким новым поворотом дороги нас поджидает нечто, способное изменить привычный ход вещей.
На голубом настиле чётко проступали следы мужских ботинок, и снег между деревьев был примят. Я поддела ногой упавшую шишку, и когда подняла глаза, вздрогнула.
В десяти шагах от меня стоял человек. Очевидно он бесшумно выступил на тропинку из густых зарослей кустарника.
Это был средних лет коренастый мужчина с бледным лицом в длинном драповом распахнутом на груди пальто. По инерции я сделала несколько шагов вперёд, стыдясь своего страха и ещё не веря, что подвергнусь нападению. Незнакомец стоял неподвижно поперёк тропинки, хорошо различимый в призрачном свете утра. Холодея от ужаса, я не сводила с него глаз. У мужчины был остекленевший взгляд, а изо рта выступал кончик языка.
Одна его рука лежала в кармане пальто, а другая мерно скользила чуть повыше приспущенных спортивных брюк. Был виден покрытый волосами живот, и красные пальцы, ласкавшие дряблый, покрытый длинной бледной плотью член.
Сердце моё гулко стучало, готовя всё моё существо к бешеной гонке напролом через кусты и овраги. Но преодолевая дрожь, я повернулась и спокойно пошла обходной дорогой. Такому пациенту диспансеров, поджидающему в засаде прохожих, нужна не женщина, а шок, который она испытает при виде его обнажённых прелестей.
До дверей редакции я добралась без дальнейших приключений, если не считать заминки в метро, когда поезд встал в тоннеле между двумя станциями, и на минуту везде погас свет.
Резкое торможение в метро – это время, остановившее свой ход. В окнах не видно ничего, кроме глухих стен тоннеля с черными змеями кабелей. Пассажиры молчат, и только одна мысль, передавшись от одного к другому как электрический ток, завладевает всеми, как это было во времена взрывов в метро.
Холл редакции, не в пример прежним временам, казался безлюдным. Охранник взял моё удостоверение и связался с верхним этажом по внутреннему телефону.
Заведующий отделом оказался маленьким человечком с большими печальными глазами. Приняв мою рукопись, он положил её в стопку бумаг, лежавшую у него на столе, и попросил моего разрешения закурить.
– А вы не из Башкирии родом? – поинтересовался он.
– Нет, я из Бишкека – сказала я улыбаясь. – А вы наверно с Украины, у вас выговор одесский.
– Вы правы, – сказал он польщённо. –Изучал филологию в одесском еврейском университете.
Мы помолчали.
Я недавно прочла интересный реферат о происхождении еврейских фамилий, – сказала я как бы между прочим.
Он поворошил бумаги и произнёс задумчиво:
– Да, евреи – древняя культура, древний народ. Киргизы, например, довольно молодой народ.
От волнения путаясь в словах, я сказала:
– И антисемитизм, и сионизм, и русофильство – это просто человеческая потребность возвыситься. Многие российские евреи претендуют на звание богом избранного народа – на фоне русских или тех же киргизов, истинными евреями как раз не являясь. Как насчёт того, чтобы быть богоизбранным на своей исторической родине?
Маленький мужчина с грустными глазами спокойно ответил:
– Моё мнение таково, что евреи броско смотрятся, только когда их немного.
Меня удивила его искренность.
– Вы имеете в виду, они хорошо смотрятся как горстка интеллигенции на фоне русских простолюдинов? Так в общем-то и было в годы застоя. По редакциям, на телевидении, в издательствах – везде сидели люди с птичьими фамилиями. Конечно, они обладали талантами по сравнению с серой массой, но столь же неоспоримо они продвигали друг друга. Этой черты – выделять своих и чужих по национальному признаку у русских, как мне кажется, не было.
Заведующий отделом тонко улыбнулся и сказал:
– А как насчёт «чурок», «чукчей», «черномазых» и «жидов»? Пожалуй, ни в одном языке мира нет такого расистского словотворчества, как в русском.
Я вздохнула устало и спросила:
– Вы правы. Но признайтесь честно, что бы вы мне сказали сегодня, если бы я была не киргизкой, а еврейкой?
Он засмеялся и проговорил:
– Я бы сказал вам: «Дама, привезите мне «гвоздь» из региона, это то, что нашей газете нужно».